Четвертая пуля [Похищение. Четвертая пуля. Пусть проигравший плачет] - Адам Сен-Моор

— Я немного слышала о вас, месье Клид, и знаю вас по фотографиям, что который день печатают газеты. Я люблю порою их полистать. Знаю по последним публикациям «Паризьен либере», что вы — лучший детектив в мире.

Она пожала плечами.

— Это так, не правда ли?.. Лучший, — протянула она, едва приоткрытые губы обозначили тщательно скрываемую улыбку. — Журналисты любят классифицировать людей… как скаковых лошадей.

Клид стерпел. Девушка оказалась довольно язвительной. Но это оказалось не все.

— Нехотя начав читать, я увлеклась их запалом, — выдала она, любезно улыбаясь. — Теперь я могу сказать, что вы величайший хам, какого носит Земля. Еще одна интересная классификация, месье Клид.

Клид закурил сигарету и выпустил дым ей в лицо.

— И вполне заслуженно, как видите, — заметил он саркастически. — Впрочем, я думаю, вы еще больше походите на нарисованный образ. Действительно, это безумие — коллекционировать качества и недостатки, — добавил он со смешком. — Вам будет чем позабавиться, если вы хотите их все отметить.

Она поднялась рассчитанным движением.

— Я не желаю больше ничего о вас знать. Так что, если вы позволите…

Кивком она указала ему на дверь. Это был отличный смэш[2] красавицы, считавшей себя чемпионкой среди артистов. Клид раздумывал, спустить ей это или нет. Но потом вспомнил, что говорила ему Доминик Бланшетт часом ранее:

«Простая девчонка, наивная, немного робкая, не верящая еще в то, что это произошло».

Он пустил пробный шар.

— Я ничего не хочу! — внезапно бросил он. — Я просто пришел задать вам кое-какие вопросы. Может быть, вам не составит труда ответить на них? Это ваше дело. Только, — продолжал он угрожающим тоном, — я советовал бы вам выслушать меня и подумать, прежде чем принимать решение. Я думаю, что нет надобности ничего уточнять?

Он стряхнул пепел сигареты на ковер.

— Для начала я хотел бы знать, где вы провели утро в четверг.

Клид принял и сам послал смэш. Мари-Жур Аньель, казалось, согласилась на предложенную ей партию. Она вновь села.

— За городом, месье Клид, — ответила она, по всей видимости, искренне. — Работа в студии утомила меня, я решила, что могу себе позволить несколько часов отдыха, прежде чем отравиться на натурные съемки в Солонь.

Клид поправил складки на брюках. Он не поднимал головы.

— Можно узнать, что вы именуете загородом, мадемуазель?

Она чуть вздрогнула, но он все еще на нее не смотрел. Сочтя себя достаточно сильной, чтобы пойти в наступление, она твердо заявила:

— Я не собираюсь ничего уточнять.

Клид поднял на нее тяжелый взгляд.

— Я хотел бы вам помочь. Ваш загород не расположен ли невдалеке от Орлеана, а?

Она нежно улыбнулась. Этот вопрос не мог сбить ее с ног. Она знала, что рано или поздно он его задаст. За этим он и пришел.

— Если вам так нравится, — пожала она плечами, — пусть будет под Орлеаном. Вы знаете, это небольшой городок, но прелестный. И потом, вас это устраивает больше, чем Бове, Тур или Нант.

Клид в свою очередь улыбнулся.

— Скажем скорее, что это ближе к истине.

— Конечно. — Она решила казаться ироничной, отражая его удары. — Речь идет о «правде по месье Клиду», естественно?

Это был хитрый «теннис», острый и интеллектуальный. Клид имел дело с «хорошей ракеткой», которая, зная ограниченность средств, отказывалась вступить в игру с ним.

— Неужели вам трудно признать, что «правда по Клиду» достаточно близка к истине?

Она рассмеялась.

— Почему же мне трудно признать? Я, действительно, в четверг была в Орлеане. Могу ли я теперь узнать, что интересного я там совершила?

Клид пожал плечами.

— Вы мне предлагаете партию в покер?

Она стала гораздо серьезнее, прежде чем ответила.

— Нет. Эта игра вызывает во мне ужас. Я никогда не увлекалась ею. Тем более играть с вами. Говорят, — и я искренне верю, — что ваше знамя — блеф, месье Клид.

Клид спрашивал себя, может быть, он недооценил эту девчонку. У нее потрясающая способность уклоняться.

— Может быть, это часть моих достоинств, — заметил он.

Готовый уже задать новый вопрос, он вдруг смутно почувствовал, что она «сорвалась с крючка» и не слушает его больше. Она упорно смотрела на него, но только для того, чтобы скрыть свое напряжение. Он напряг слух и услышал скрип одной паркетины, затем другой. В квартире кто-то осторожно передвигался.

Клид не мог ошибиться: одна нога слегка волочилась, заставляя скрипеть дерево, когда на него опирались всей тяжестью тела. Шаг, два… пять… Почти бесшумно открылась дверь. Клид пытался понять, что происходит. Об опасности речь не шла, потому что шаги не приближались, а удалялись. Это было похоже на тайное бегство… Но кто? Служанка? Конечно, нет.

Шаги достигли прихожей. У Клида появилось желание выяснить, что происходит. Как бы читая его мысли, Мари-Жур Аньель поднялась и направилась в противоположный угол. Стук ее высоких каблучков по паркету перекрывал все остальные звуки. Она взяла сигарету в шкатулке и, все так же избегая ковра, вернулась назад. Входная дверь захлопнулась в тот момент, когда она садилась. И с лица ее тотчас стерлось напряжение. Было видно, что она очень боялась.

«Но почему? — спрашивал себя Клид. — Или из-за кого? Здесь был некто, боявшийся встречи со мной. Кто-то, кто так же боялся, как и она, с кем она готова была уйти в тот момент, когда явился я».

Мари-Жур закурила сигарету, она еще не полностью овладела собой — серебряная зажигалка дрожала в руке.

«Кто-то ушел. Не сам, я могу поклясться в этом, не по собственной воле. Она должна была заставить его действовать одного, предположив, что у служанки, пытавшейся не пустить меня, это не получится. Следовательно, из них двоих тот чувствовал себя в большей опасности…»

И тут словно вспышка пронзила мозг Клида: тем другим, черт подери, был Бертье. Рев запускаемого мотора донесся с улицы в тот момент, когда Клид вскочил. Мари-Жур Аньель, должно быть, ждала этого звука. Радость сверкнула в ее глазах, но она попыталась скрыть ее под маской безразличия.

Клид склонился к ее отрешенному лицу.

— Ваш Бертье только что совершил огромную ошибку, — сказал он, выделяя каждый слог. — Я вам обещаю, что через час он будет за решеткой.

Она захлопала ресницами.

— Не понимаю, что вы хотите сказать, месье Клид. Я, впрочем, ничего не понимаю во всей этой истории.

Она говорила глухим, бесцветным голосом. Клид снял телефонную трубку.

«Я не понимаю… Скажите пожалуйста! Они все так говорят, когда оказываются припертыми к стене. Они ничего не понимают! Да все, что нужно — это дать понять, что все лопнуло. Когда они поймут это, дела пойдут своим чередом».

Он набрал номер уголовной полиции. Ответила телефонистка. Он попросил Винсена и подождал. Он был взбешен, что его так провела какая-то восемнадцатилетняя девчонка. Но он нее ему больше ничего не надо. Что до Бертье, тот своего шанса не упустил.

Клид не корил себя за хромого. Кто, действительно, мог подумать, что он скрывается у этой крошки, Мари-Жур, имевшей репутацию «простой, наивной и неиспорченной» в глазах даже столь предубежденной особы, как Доминик Бланшетт? Клид, идя сюда, ожидал увидеть ее разбитой и в печали. Он надеялся найти ее настроенной против убийцы ее любовника, а встретил ярую его защитницу.

Чем она руководствовалась? Была ли права журналистка, предполагавшая, что между ней и Дравилем не было ничего серьезного, но зато могла быть с Бертье?.. Тогда это объясняло ее поведение. И влекло за собой массу вопросов. Например, с какого времени она на его стороне? До или после, раз все кончено? И с какой целью — помочь своему покровителю избежать ареста?

Мари-Жур Аньель нервно затягивалась сигаретой. Белесый дым служил ей ширмой; Клид видел лишь расплывчатое пятно лица. Она же должна размышлять, просчитывать, искать выход. Казалось, естественным для нее было бы бороться до конца, отстаивать каждую малость, пусть даже безнадежную. Она поднялась, чтобы загасить «кемел» в пепельнице. Потом повернулась к Клиду, и тот прочел мольбу в ее взгляде.

Он пожал плечами. Час отпущения грехов еще не настал. Если он однажды и придет, это будет не раньше, чем наступит отмщение за Вернье, а Бертье не будет разгуливать на свободе.

Мари-Жур Аньель вернулась к своему креслу. Она собралась сесть в него — и внезапно бросилась к двери.

Бросив телефонную трубку, Клид нагнал ее прежде, чем она схватилась за ручку. Сжав ее кулачки в руке, он бесцеремонно потащил ее к креслу и заставил сесть. Он не отпускал ее, причиняя боль, но ее губы не произнесли ни слова. У этого прекрасного ребенка была масса самолюбия и отваги! Клид поднял трубку свободной рукой. На другом конце чувствовалась нервозность комиссара Винсена.